Самоубийство в Смольном институте в 1907 г. и отечественная печать

Пономарева В. В. Самоубийство в Смольном институте в 1907 г. и отечественная печать // История отечественных СМИ. — 2017. — № 1(3). — С. 5–16.

В статье на основе изучения материалов периодической печати и архивных данных рассматриваются обстоятельства двойного самоубийства в Смольном институте и его обсуждение в прессе.

Ключевые слова: Российская империя, закрытые женские институты, периодическая печать, подростковые самоубийства.

The article written on the basis of periodical printing and unpublished sources analyzes circumstances of teen suicide at Smolny institute for noble girls and discussion of this incident at periodicals.

Key words: Russian empire, closed women’s institutions, periodical
printing, teen suicide.

[c. 5]

Возрастающее число детских и подростковых суицидов – феномен, особенно болезненный для каждого общества, являющийся показателем его нездоровья. В России этот феномен первоначально привлек внимание медиков, педагогов и, наконец, с конца XIX века – широкой общественности. О детских самоубийствах заговорила пресса. Началось активное и всесторонне изучение этого явления[1]. Ненормальность происходящего остро осознавалась современниками, и в 1911 г. на I Общеземском съезде по народному образованию этот вопрос был вынесен на обсуждение как серьезнейшая проблема современной школы.

[c. 6]

В отечественной историографии феномен детского суицида в дореволюционной России обстоятельно изучает И. В. Синова[2], которая анализирует в своих работах, основанных на многочисленных источниках, социальные и психологические корни этого явления. Самоубийство в социально-историческом контексте явилось объектом исследований И. Паперно и А. Б. Лярского[3].

Особый резонанс в начале ХХ века вызвал трагический случай попытки двойного самоубийства в Воспитательном обществе благородных девиц (Смольном). Закрытые женские институты («институты благородных девиц») со второй половины XVIII в. являлись привилегированными учебными заведениями, предназначенными, прежде всего, для воспитания дочерей чиновников военных и гражданских (опоры престола). Институты эти находились под прямым покровительством царской фамилии и под управлением особого Ведомства учреждений императрицы Марии. И хотя в этих учебных заведениях систематически проводилось реформирование как воспитательной работы, так и учебных программ, а также бытовых условий, современникам прежде всего бросались в глаза сохранявшиеся там неизменными традиционные ценности (религиозность, преданность монарху) и повседневные нормы (жесткая дисциплина, наличие униформы). Отбор воспитанниц в институты благородных девиц осуществлялся исключительно по сословному принципу. Все это вызывало критику людей демократических взглядов. С середины XIX века, когда началась жесткая ломка традиционных устоев, институты как неотъемлемая часть «старого режима» стали привычной мишенью прессы[4], и редкая публикация об этих учебных заведениях не содержала критики, подчас самой жесткой. Однако постепенно с распространением женских гимназий, а затем и высших женских курсов, институты на некоторое время отошли на задний план. Но эта относительная «тишина» продолжалась лишь до очередного обострения социального противостояния.

Трагедия в Смольном
13 апреля 1907 г. две воспитанницы Смольного института, 14-летние Надежда Кандаурова и Ольга Савенкова, совершили покушение на самоубийство, бросившись вниз из окна третьего этажа своего института. Первая девочка вскоре умерла, вторая сильно пострадала, но осталась жива. Событие, само по себе

[c. 7]

ужасающее, привлекало особое внимание, поскольку трагедия произошла в Воспитательном обществе благородных девиц, элитарном учебном заведении, которое с момента своего основания было тесно связано с царским двором. Учиться здесь могли немногие – дочери дворян, чьи имена занесены в V и VI части родословной книги, а также дочери военных в чине не ниже полковника или штатских – не ниже статского советника. Именно среди смолянок насчитывалось наибольшее число стипендиаток императорской фамилии. Обе институтки были столичными жительницами из военного сословия: Кандаурова – дочь генерал-майора[5], Савенкова – дочь полковника в отставке[6]. К началу ХХ века былая замкнутость институтской жизни давно ушла в прошлое. Обе девочки жили в том же городе, где находился институт, и поэтому родственники имели возможность часто видеть их, забирать домой не только в каникулы, но и на праздники и выходные дни. Институтки не были оторваны ни от семьи, ни от общественной жизни, и были осведомлены обо всем, происходящем вокруг.

С момента происшествия пострадавшие, их семьи, само учебное заведение, да и все Ведомство учреждений императрицы Марии оказались под пристальным вниманием прессы. Мариинское ведомство, являвшееся одним из винтиков государственной машины Российской империи, тщательно оберегало от посторонних глаз все, что могло бы повредить его репутации. Служащим института было запрещено рассказывать посторонним о внутренних проблемах. Само Ведомство высказывало свою позицию о происходящем в «повременной печати» лишь в крайних случаях (хотя официальная документация – финансовые, медицинские и др. отчеты, циркуляры, приказы по Ведомству издавались регулярно). Скрыть от внимания прессы такое чрезвычайное происшествие было невозможно, но и в этом случае Ведомство поступило как обычно: отказалось от комментариев до окончательного прояснения обстоятельств дела.

Газеты привлекают внимание общественности
Газетчики, напротив, откликнулись на происходящее незамедлительно. Ни одна из подобных трагедий тех лет не получала столь широкого освещения, как эта. Сообщения о происшедшем в привилегированном женском учебном заведении публиковали газеты практически всех политических направлений. Это и

[c. 8]

ультраконсервативный «Гражданин» (князь В. П. Мещерский) и более либеральное «Новое время» (А. С. Суворин), и близкие к октябристам и кадетам «Биржевые ведомости» (С. М. Проппер), и кадетские «Русские ведомости» (В. М. Соболевский), и «Русь» (М. М. Крамалей), и леволиберальный «Товарищ» (В. В. Португалов, В. Н. Гардин, Н. Н. Русанова).

После краткого оповещения о происшедшем газеты стали помещать более развернутые сообщения, порой по нескольку материалов в одном номере – возмущенные письма, рассказы «свидетелей», слухи и толки. Газетчики перепечатывали друг у друга информацию, не проверяя ее достоверность, перевирая имена, даты, факты, сгущая до чрезвычайности краски, словно соревнуясь в стремлении сообщить самые жуткие, леденящие кровь подробности. (Писали, что выбросившиеся из окна дети будто бы «довольно долго» лежали «в сырости» без всякой помощи[7], что пострадавших тайком втискивали в здание «через форточку»[8], а некоторые душещипательные детали («тонкие ручки и беззащитные шейки»[9]) даже вызвали усмешку коллег. На читателей сыпались определения, бившие по нервам: «маленькие нежные создания», «юные мученицы», «чуткие детские души», «ни в чем не повинные бедные сердца», «две талантливые, исключительные девочки». Воображение авторов порождало все новые трогательные эпизоды (к примеру, рассказ о том, как юные самоубийцы, перед тем как решиться на страшный поступок, «ели конфеты без счету, перед смертью они доставили себе высшую радость детской жизни»[10]). Мать одной из смолянок, будто бы исключенной из института за разговор о происшедшем с посторонними, была вынуждена объяснять, что она забрала дочь из-за ее хронической болезни[11], но никакие опровержения не могли охладить пыл обличителей.

Некоторые публикации приобретали характер сведения счетов, даже «гражданской казни»: поименно перечислялись классные дамы, которые «дурно относились» к пострадавшим, к общему сведению публиковалось имя учительницы, поставившей как-то раз одной из них двойку, приводился целый список «наиболее угождающих» начальнице сотрудников. Саму начальницу, княжну Ливен, помимо прочего, обвиняли в организации в институте сектантских «религиозных собеседований»[12], «мистических вечеров»[13].

[c. 9]

Начальство Смольного упрекали за то, что не было позволено «поставить гроб ребенка-страдалицы в институтскую церковь», не разрешили ее подругам придти на панихиду. В защиту бывшие смолянки писали, что «подобная мера была мудрой, принимая во внимание то нервное возбуждение, которым и без того были охвачены воспитанницы»[14]. Следствие позднее подкрепило этот аргумент, заявив, что когда после Рождества в институте умерли две воспитанницы, их «парадные похороны произвели сильное впечатление на девочек. Они стали поэтизировать смерть», воображая, каково это – «лежать в гробу, утопая в цветах»[15]. Газеты подливали масла в огонь, от чего журналистов предостерегал профессор медицины, указывая на то, что, давая подробное описание «школьных самоубийств», «пресса оказывает неблагоприятное влияние на детей»[16].

Институт обвиняли в «отсутствии надзора внешнего, так сказать, полицейского, при котором в перворазрядном институте возможно ночью двум девочкам выбрасываться из окна», «полном отсутствии всякого надзора»[17] и одновременно писали о чрезмерном контроле, слежке, которую вели «даже в уборных», обысках и «репрессиях». Ряд газет и «правого» и «левого» толка разрабатывали в условиях угасания революционной ситуации «политическую линию». «Новое время» изобрело отца Кандауровой – недавно убитого революционерами полицмейстера[18], а «Товарищ», в свою очередь, изложил историю о многочасовых допросах Кандауровой начальницей, обвинявшей девочку в знакомстве «с политически неблагонадежными лицами», о чем Ливен будто бы сообщило охранное отделение[19].

Утверждалось даже о высокой сознательности юных самоубийц, желавших «принести себя в жертву, чтобы обратить внимание общества на царящее в институте невыносимое положение сотоварок», о чем будто бы знал «весь класс»[20]. Сочинялись такие небылицы, в которые могли поверить лишь те, кто не имел представления о повседневной жизни Мариинских институтов.

Наиболее уравновешенную позицию заняло «Новое время», не ограничивавшееся обвинениями в адрес Смольного. Редакция опубликовала заявление Мариинского ведомства о том, что в «некоторых столичных газетах, в том числе и в “Новом времени”» «неверно освещается трагический случай»: градоначальник был сразу извещен о происшедшем, и в институт немедленно прибыл следователь[21]. Позже было напечатано письмо родителей смоля-

[c.10]

нок, утверждавших, что «сообщения газет о будто бы “невыносимом режиме” и чрезвычайной строгости начальства ни на чем не основаны», а наказания практикуются те же, что и «во всех других учебных заведениях, не только у нас в России, но и за границей, и необходимы для поддержания порядка и послушания, без которых воспитательное заведение немыслимо», и призывают «не верить ложным слухам, распространяемым некоторыми лицами»[22].

Труд журналиста: информация и анализ?
Очень скоро от описания деталей трагедии в Смольном институте газеты перешли к обобщениям, рассуждая о причинах происшедшего. Заголовки статей красноречиво свидетельствуют, что виновник найден: «Институтские застенки» (Биржевые ведомости. 1907. № 9857), «Школа лжи и лицемерия» (Биржевые ведомости. 1907. № 9870), даже «Колония для малолетних преступниц» (Русь. 1907. № 100) и др.

Вслед за Смольным критике подверглись и остальные женские институты: печатались рассказы о том, как детей заставляют отстаивать долгие часы в церкви, они падают от усталости, расшибая себе головы о каменные плиты; об угоревшем в бане целом классе, когда «многих едва удалось спасти»; о том, что «родителей вообще не допускают до детей»[23]; про девочку, которая напрасно жаловалась на боли и температуру – никто не желал ее слушать, и она оглохла; про то, что несчастных институток заставляют надевать корсет, чтобы выглядеть прилично «перед учителем»[24]; про то, как после долгой принудительной прогулки институток на солнцепеке «у многих пошла кровь носом», а слабых вовсе уносили в лазарет[25]; про голодные пайки институток, ужин которых состоит из «редиски с маслом или слоёнки с вареньем»[26], и другие очень страшные истории.

Чтобы поддержать читательский интерес, газеты на протяжении нескольких недель день за днем публиковали коллективные письма, рассказы анонимных «бывших институток» или их безымянных родителей об «ужасных бескровных убийствах», о «горе, слезах, безвременном медленном угасании.., мелочных, жестоких и систематических ужасах», творящихся «в этих застенках, именуемых институтами»[27]. Можно долго перечислять выразительные эпитеты, которыми щедро награждали Мариинские институты газетчики, гальванизируя угасающий интерес публики – там и «атмосфера тюрьмы, одно воспоминание о которой

[c.11]

заставляет дрожать от негодования»[28], «десятки тысяч женских душ, замуравленных в институтских застенках»[29], «сотни живых трупов», бродящих по коридорам институтских зданий и даже «обагренные невинной кровью стены института»[30].

Объектом жестоких насмешек газетной братии традиционно были и классные дамы («старые и смешные, подчас ненормальные и странные»[31], «маринованные весталки»[32]), дошло дело и до воспитанниц институтов («пустые, глупые, фальшивые и часто безграмотные», «язва нашего семейного быта»[33]). О том, что институтки – это «невинные бедные сердца», журналисты уже позабыли.

Среди невыдуманных «вин» Мариинского ведомства, о каких шумели газеты, – приниженное положение учителей, оскорбительное к ним отношение, бесцеремонное вмешательство начальства в учебный процесс. Однако подобное положение дел после реформирования институтской системы, начатой еще К. Д. Ушинским в 1859 г., ушло в прошлое. Учительский коллектив, который часто пополняли сами выпускницы институтов, стал важной частью институтской жизни. В связи с происшедшим газеты много писали об увольнении учителей из институтов «без какой-либо с их стороны вины»[34]. Одним из обвинителей стал преподаватель Смольного Н. В. Балаев, архивное дело которого является иллюстрацией происходившему. Балаев преподавал в Смольном, получая там 800 руб. и около 100 руб. «разъездных», и давал уроки в двух женских гимназиях. Через пять лет после начала службы было удовлетворено его ходатайство на получение пособия «из сумм Ведомства» на образование старшей дочери (по 150 руб. ежегодно в течение шести лет); спустя год он обратился за таким же пособием для второй дочери, и получил его, и затем были получены еще бóльшие пособия на срок в четыре года каждое. Очевидно, педагога ценили на месте его работы. Кроме того, он занял место инспектора классов в Мариинском училище св. Елены. Но с началом революции Балаева увлекли политические баталии, и в конце 1905 г. он был уволен из-за «манкировки в громадном количестве учебных часов» без предупреждения (из 70 уроков – более 30)[35], а спустя короткий срок раздавал разоблачительные интервью прессе. В то же время «опора режима» – заслуженный полковник, отец Ольги Савенковой, в свое время просил о переводе своей дочери на казенное содержание, ссылаясь на маленькую пенсию – всего 53 руб. 33 коп. в месяц при том, что он «обременен большой се-

[c.12]

мьей»[36], но ему было отказано: подобных прошений поступало немало, и Ведомство, имея ограниченный бюджет, в первую очередь заботилось о своих сотрудниках.

Но приговор институтам был вынесен единодушно: вся беда заключалась в том, что «институтская жизнь… всецело проникнута духом самодержавно-крепостнической Руси»[37].

В Ведомстве учреждений императрицы Марии
8 июня 1907 г. в Ведомстве было принято постановление «О разрешении опубликовать следственные акты по делу о самоубийстве воспитанницы Кандауровой». Отмечалось, что самоубийство «вызвало разнообразные суждения со стороны повременной печати, обвинившей начальство заведения в стремлении скрыть истину и видевшей причину несчастия в тяжелом для детей режиме институтов Ведомства». И если первое было «своевременно опровергнуто» опубликованным в печати заявлением, то опровержение другого обвинения Ведомство отложило до окончания следствия, выводы которого тоже было решено опубликовать[38]. Следствие опросило свидетелей, изучило переписку и другие документы, и сделало вывод о необходимости искать причину происшедшего со смолянками, прежде всего, «в их внутреннем “я”»[39].

Меры, которые предпринимало Мариинское ведомство в тех условиях, могли быть только паллиативными. Врачи Смольного провели внеочередной осмотр старших воспитанниц, и у многих обнаружили «болезненные признаки»; одну нервную воспитанницу предложили перевести на учение «по месту жительства отца», где она могла чаще бывать в семейной обстановке; родителей нескольких девочек предупредили, что при «возобновлении нервных припадков» их следует забрать; двум поставили более серьезные диагнозы («истеро-невроз на дегенеративной почве, не поддающийся окончательному излечению», «психическое нервное болезненное состояние» и т. п.) и признали подлежащими увольнению[40]. В газетах писали, что в Смольном из-за трагического происшествия были отменены летние отпуска воспитанниц, а «в чем заключается мудрость этой меры – секрет педагогов Ведомства»[41]. Действительность была противоположной – вопреки правилу отпускать на лето институток всех классов, кроме выпускного, решено было отправить домой всех девочек, кроме восьми[42]. В Ведомстве перестраховывались, беря подписку с родителей,

[c.13]

что они извещены о болезненном состоянии детей. Реальность была действительно тревожной: дети того времени росли в обстановке войн и революций, и неудивительно, например, что, по наблюдениям докторов, в московских гимназиях до «2/3 учащихся старших классов страдали нервными болезнями»[43].

Диагноз прессы и диагноз прессе
Юношеские суициды были характерны именно для Российской империи, намного обгонявшей в этой печальной статистике другие европейские страны (в частности, в Пруссии их было в четыре раза меньше). Как свидетельствуют исследователи, сравнивая число суицидальных актов в начале революционных событий в 1905 г. и в последующие годы, резкий рост числа самоубийств происходил, когда политическая активность сменялась спадом, и революционный подъем шел на убыль44. И действительно, выпускница московского Николаевского Сиротского института в своем дневнике за 1907 г. записала, что «вся московская молодежь страдала от одиночества и неудовлетворенности жизнью. Было много самоубийств среди студентов, прямо эпидемия»[45].

Хотя внимание периодической печати в основном сосредоточилось на трагическом случае в Смольном, в мужских учебных заведениях ситуация была намного страшней: в 1907 г. на 112 суицидов в средней школе 93 случая приходилось на мужские гимназии, прогимназии и реальные училища[46]. Однако реальность игнорировалась, и журналисты продолжали утверждать: «страшную истину о том, что талантливый, или болезненный ребенок при институтском режиме логически приходит к самоубийству… следует считать установленной»[47]. Женские институты (а среди них – особенно Смольный) являлись самым одиозным из всех типов учебных заведений: существовавшие дольше других, наиболее традиционные, они раздражали своей былой близостью к царской семье. К началу ХХ века в них произошло множество перемен, которых, однако, демократическая общественность предпочла не заметить. По наблюдению современного исследователя, «классическая русская литература, создававшаяся в основном самими дворянами, формировала образ “благородного сословия” с акцентированными негативными характеристиками, стимулируя тем самым нелюбовь и даже ненависть “к барам” во все возраставших кругах читателей, ширившихся прежде всего за счет раз-

[c. 14]

ночинцев и др. новых город. слоев, а также в определенной степени и крестьянства»[48].

Журналисты сводили сложную картину происходящего к частности – «институтскому режиму», и прочие, более глубокие причины трагедии уже не рассматривали. В то же время психологи, как отечественные, так и западные, утверждали, что главное зло вовсе не в школе, хотя именно на школу «очень принято возлагать ответственность за самоубийства учащихся»[49]. Однако научные разработки и газетные тексты не имели никаких точек соприкосновения. Трагедию подростков, самого психологически незащищенного слоя общества, образованнейшие люди своего времени использовали в политических баталиях, усугубляя общественный раскол. Резче других писал о трагедии в Смольном институте Борис Шуйский (псевдоним Б. П. Лопатина), которого возмущало, что там разместилось столь архаическое учреждение. Он призывал «не оставлять камня на камне» от строя Смольного, «пахнущего детской кровью»[50]. Прошло десять лет, и в Смольном обосновался «штаб революции». Сам журналист оказался во Владивостоке, где начал выпускать газету «Эхо», был арестован за критику колчаковского правительства, был вынужден покинуть родину, эмигрировав в Японию…

Кризис самодержавного строя порождал глубочайшую психологическую напряженность в обществе, когда все большее число людей охватывало отчаяние и чувство бессилия. Современники все более отчетливо ощущали, что «людьми овладели то безумие, которое является зарницей далекой грозы и хохотом приближающейся бури»[51]. Неразрешимость накопившихся противоречий вела к общественному взрыву, приведшему к открытой гражданской войне.

Примечания
1 Бернацкий В. А. Самоубийства среди воспитанников военно-учебных
заведений. – СПб, 1911; В. Г. Самоубийства учащихся // Земщина. – 1910. –
№ 431; Высотский И. Задачи школы в борьбе с самоубийствами учащихся // Рус-
ская школа. – 1910. – № IV–VI; Гордон Г. Школа и самоубийства // Наша жизнь. –
1905. – № 246; Попов Н. Современная эпидемия школьных самоубийств в Рос-
сии // Неврологический вестник. – 1911. – Т. XVIII. – Вып. II–III. – Казань, 1911;
Теодорович К. Трагедия детской души (к вопросу о самоубийствах среди школь-
ной молодежи). – Лодзь, 1911; Трахтенберг А. О самоубийствах среди учащих-
ся // Журнал общества охранения народного здравия. – 1909. – Вып. XI; Феноменов М. Л. Причины самоубийств в русской школе. – М., 1914; Хлопин Г. В.
Самоубийства, покушения на самоубийства и несчастные случаи среди уча-
щихся русских учебных заведений (санитарно-статистическое исследование) //
ЖМНП. – 1906. – Ч. II. – Март. – Отд. III.
2 Синова И. В. Дети в городском российском социуме во второй половине
XIX – начале ХХ в.: проблемы социализации. – М., 2014; Синова И. В. Детские
суициды во второй половине XIX – начале ХХ вв. // Тюменский медицинский
журнал. – 2013. – Т. 15. – № 3; Синова И. В. Современный взгляд на детские
суициды в Российской империи второй половины XIX – начала ХХ веков // Су-
ицидология. – 2014. – № 1 (14).
3 Паперно И. Самоубийство как культурный институт. – М., 1999; Лярс-
кий А. Б. Самоубийства учащихся как феномен системы социализации в России
на рубеже XIX–XX вв. – СПб, 2010.
4 См.: Пономарева В. В. «Институты благородных девиц» под прицелом
периодической печати // МедиаАльманах.– 2015. – № 6.
5 ЦГИА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 16208. Л. 1–18.
6 ЦГИА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 16060. Л. 1–36.
7 Русь. – 1907. – № 109. – 19 апр.
8 Трагедия в Смольном институте // Русь. – 1907. – № 114. – 25 апр. – С. 2.
9 С.-Петербургские ведомости. – 1907. – № 87. – 17 апр. – С. 2.
10 Новое время. – 1907. – № 11170. – 17 апр.
11 Новое время. – 1907. – № 11183. – 2 мая.
12 Свет. – 1907. – № 102. – 18 апр. – С. 3.
13 Товарищ. – 1907. – № 245. – 18 апр. – С. 2.
14 Русь. – 1907. – № 110. – 20 апр.

15 Расследование о Смольном институте (от Осведомительного бюро) //
Русь. – 1907. – № 188. – 20 июля. Ср. написанные полстолетием ранее воспо-
минания писательницы Софьи Хвощинской: «Для юности в ранней смерти есть
что-то заманчивое. Умереть в шестнадцать лет, — это так интересно! Институт-
ская церковь полна; подруги, рыдая, поют панихиду; злая классная дама стоит
и кается, а сама лежишь в гробу, в цветах, красавицей… Лежишь, и глазком
выглядываешь, что такое кругом… А там, уже опять как-нибудь жива, но дома,
или где-то на земле» (Хвощинская С. Д. Воспоминания институтской жизни //
Русский вестник. – 1861. – Т. 35. – № 9. – С. 282–283).
16 Попов Н. М., проф. Современная эпидемия школьных самоубийств в
России. – Казань, 1911. – С. 100.
17 Мещерский В. П. Дневники // Гражданин. – 1907. – № 30. – 19 апр. – С. 15.
18 Новое время. – 1907. – № 11170. – 17 апр. – С. 3. Отец Кандауровой умер
задолго до этих событий, в 1894 г.
19 К драме в Смольном институте // Товарищ. – 1907. – № 245. – 18 апр.– С. 2.
20 К случаю в Смольном институте // Новое время. – 1907. – 17 апреля. –
№ 11170. – С. 4.
21 По случаю в Смольном институте // Новое время. – 1907. – 16 апр. –
№ 11169. – С. 3.
22 Письма в редакцию // Новое время. – 1907. – № 11174. – 21 апр. – С. 13.
23 Институтские застенки // Биржевые ведомости. – 1907. – № 9857. –
19 апреля. – С. 2.

24 К матерям // Русь. – 1907. – № 107. – 17 апр. – С. 4. (Описанные ситуа-
ции вымышлены, см.: Пономарева В. В. Медико-социальные условия повсед-
невной жизни закрытых институтов Мариинского ведомства (вторая половина
XIX — начало ХХ в.) // Вестник Московского ун-та. – Серия XXIII. Антропо-
логия. – 2014. – № 1; Пономарева В. В. Казус «предмета вещевого довольствия»
в Мариинских женских институтах: медицина против этикета. XIX — начало
ХХ в. // Вестн. Моск. ун-та. Серия XXIII. Антропология. – 2015. – № 4).
25 К событиям в Смольном институте // Товарищ. – 1907. – № 259. – 6 мая.
26 Трагедия в Смольном институте // Русь. – 1907. – № 114. – 25 апр. –
С. 2 (откровенный навет, см.: Пономарева В. В. Как в «институтах благород-
ных девиц» решали проблему «пищевого довольствия» (вторая половина XIX –
начало ХХ в.) // Вестн. Моск. ун-та. – Серия XXIII. Антропология. – 2016. –
№ 3).
27 Институтские застенки // Биржевые ведомости. – 1907. – № 9857. –
19 апреля. – С. 1.
28 Русь. – 1907. – № 109. – 19 апр. – С. 3.
29 С.-Петербургские ведомости. – 1907. – № 87. – 17 апр. – С. 2. Мак-
симальное число единовременно находящихся в институтах воспитанниц – не-
многим более 9 тыс.
30 Трагедия в Смольном // Русь. – 1907. – № 118. – 24 апр.
31 Новое время. – 1907. – 17 апр. – № 11170. – С. 3.
32 Русь. – 1907. – № 100. – 10 апр.
33 Мысли // С.-Петербургские ведомости. – 1907. – № 87. – 17 апр. – С. 2.
34 Трагедия в Смольном институте // Русь. – 1907. – № 114. – 25 апр. – С. 2.
35 ЦГИА. Ф. 2. Оп. 1.Д. 13602. Л. 1–72 об.
36 ЦГИА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 16060. Л. 7, 25.
37 По поводу трагедии в Смольном институте // Товарищ. – 1907. – № 246.
– 19 апр. – С. 2.
38 РГИА. Ф. 759. Оп. 11. Д. 100. Л. 89.
39 Русь. – 1907. – № 188. – С. 2.
40 ЦГИА. Ф. 2. Оп. 2. Д. 348. Л. 16–26 об.
41 Русь. – 1907. – № 132. – С. 4.
42 ЦГИА. Ф. 2. Оп. 2. Д. 348. Л. 15.
43 Феноменов М. Л. Причины самоубийств в русской школе. – М., 1914. –
С. 112.
44 Сорокин П. А. Самоубийство как общественное явление // Социологи-
ческие исследования. – 2003. – № 2. – С. 106.
45 ЦМАМЛС. Ф. 178. Оп. 1. Д. 1. Л. 88 об.
46 Гордон Г. Самоубийства в средней школе // Образование. – 1909. – С. 17.
47 Зенгер А. Последнее слово // Русь. – 1907. – № 190. – 22 июля. – С. 3.
48 Смахтина М. В. Воспитание ненависти: образ российского дворянства
в произведениях художественной литературы XIX в. // Вестник РУДН. – Сер.
История России. – 2005. – № 4.– С. 50.
49 Феноменов М. Л. Указ. соч. – С. 5, 7.
50 Шуйский Б. Трагедия в Смольном институте // Русь. – 1907. – № 110.
51 Стойков И., свящ. Современные самоубийства, их причины и меры борь-
бы с ними // Благовещенские епархиальные ведомости. – 1910. – № 1. – С. 150.